Официальный сайт – dppo.edu.ru Психологизм является неотъемлемой частью литературы, которая позволяет создавать уникальные и незабываемые произведения. Он помогает авторам показать читателю глубину человеческой души, ее сложность и противоречия, а также позволяет читателю лучше понимать мир и самих себя. Без психологизма литература была бы лишена той силы и воздействия на читателя, которые она имеет сегодня. Особенности этого приема изучаются по сей день.
К примеру, И.С. Тургенев говорил, что писатель «должен быть психологом, но тайным. Он должен знать и чувствовать корни явлений, но представляет только самые явления — в их расцвете и увядании»
Его точка зрения проявилась в творчестве. Например, в повести «Ася» Тургенев неявно дает понять, что главная героиня не обладает уверенностью в себе и играет роли напоказ. Так она избавляется от комплекса неполноценности:
«Она появилась только к самому обеду, одетая в лучшее свое платье, тщательно причесанная, перетянутая и в перчатках. За столом она держалась очень чинно, почти чoпopно, едва отведывала кушанья и пила воду из рюмки»
Порой авторские описания героев намекают нам на скрытые черты их характеров. Даже самые невинные замечания о внешности сопровождаются особыми средствами выразительности. Например, в романе «Отцы и дети» Тургенев заранее сообщает о том, что Анна таит в себе угрозу:
Женскую косу, символ непорочности и строгости, автор сравнил со змеей — символом опасности и коварства. Анна намеренно вводит Евгения в заблуждение, соблазняет его, чтобы развлечься. Но сердце ее пусто и холодно. Скрытность женщины подчеркивается описанием ее мимики:
Анна никогда не говорит то, что думает, всегда скрывает свои подлинные чувства, потому что вся ее жизнь была притворством,
Порой автор использует описание биографии героя для того, чтобы читатель лучше понял его характер. Например, в повести «Первая любовь» он рассказывает о прошлом Зинаиды, чтобы читатель мог посочувствовать ей:
«Неправильное воспитание, странные знакомства и привычки, постоянное присутствие матери, бедность и беспорядок в доме, все, начиная с самой свободы, которою пользовалась молодая девушка, с сознания ее превосходства над окружавшими ее людьми, развило в ней какую‑то полупрезрительную небрежность и невзыскательность»
Эти строки дают понять, что девушка вовсе не виновата в том, что стала такой. Среда, воспитание, обстоятельства сформировали ее натуру и сделали несчастной.
Таким образом, психологизм является одним из ключевых аспектов литературы, который позволяет авторам создавать глубокие и запоминающиеся произведения. Он дает возможность читателю узнать героев на более личном уровне, понять их мотивы, почувствовать их эмоции и переживания, а также узнать о том, что находится за поверхностными действиями персонажей. Благодаря психологизму читатель может на собственном опыте прочувствовать происходящее в произведении и узнать что-то новое о самом себе.
8. Какие средства психологической характеристики и с какой целью используются Тургеневым в данном фрагменте?
Иван Сергеевич Тургенев в романе «Отцы и дети» представил к общественному вниманию острую проблему взаимоотношений между старым и новым поколением. Представителей обоих их них автор изобразил очень детально, показав тем самым читателю всю глубину их внутреннего мира. Для осуществления этого писатель прибегнул к различным средствам психологической характеристики персонажей, которые заметна даже в небольших фрагментах текста.
Внутреннее состояние персонажей автор показывает также благодаря различным тропам. Например, для изображения страха и тревоги Фенечки И. Тургенев использует сравнение: «сидела в своей комнатке, как мышонок в норке». Беспокойство Евгения Базарова и Павла Кирсанова автор показывает с помощью эпитетов: «беспорядочные сны», «леденящею вежливостью».
Подытоживая, можно сказать, что И. С. Тургенев не говорит напрямую о переживаниях, тревогах своих персонажей, а передает их внутренние беспокойство с помощью различных средств, они же позволяет ему показать подлинное отношение героев к тем или иным явлениям, которые создают целостный психологический образ персонажа.
9. В чем особенность психологизма Тургенева и кто из русских классиков близок ему по способам изображения личности героя?
Особенность психологизма И. С. Тургенева заключается в изображении внутреннего мира героев и их характера через систему различных художественных средств. То есть автор не говорит о чувствах персонажей напрямую, а раскрывает их душевное состояние и подлинную натуру через эти средства. Подобное изображение героя близко многим русским писателям.
Например, Льву Николаевичу Толстому. Для рассмотрения можно взять роман – эпопею «Война и мир». В данном произведении стоит выделить в первую очередь внутренний монолог Александра Болконского при Аустрелицком сражении, когда он смотрит на небо и понимает бессмысленность всего того, что происходило раньше перед огромной вселенной. Это средство раскрывает душевное состояние героя и показывает его подлинные мысли. В данной же битве при описании Наполеона 1 автор использует деталь «жирные ляхи», которые передают некую безобразность и отрицательность этого персонажа. Т. е. Л. Толстой, как и И. Тургенев, не показывает сразу всю душу и сущность своих героев, а делает это благодаря различным художественным средствам.
В качестве следующего примера может послужить роман Ф. М. Достоеввского «Преступление и наказание». В данной работе автор мастерски показывает психологическое состояние своих героев, используя для этого различные литературные средства. Однако я бы выделила среди них сон Родиона Раскольникова. Перед совершением убийства ему снится его детство. Он видит, как все бьют лошадь и испытывает по отношению к нему сильную жалость. Этот сон показывает истинный характер Раскольникова, который является человеком с горячим сердцем, способным сострадать. Однако его жестокие действия противоречат духовному состоянию персонажа. Т.е. опять же не столько действия и речи персонажа показывают его истинную сущность, а сон, который отражает всю полноту его внутреннего мира.
Таким образом, можно сказать, что психологизм многих русских классиков заключается в изображении внутреннего мира героев через систему монологов, снов и других литературных средств.
15. Как соотносятся финальные строки с названием стихотворения?
«Знамя с Куликова» (Юрий Кузнецов. 1977)
Сажусь на коня вороного —
Проносится тысяча лет.
Копыт не догонят подковы,
Луна не настигнет рассвет.
Сокрыты святые обеты
Земным и небесным холмом.
Но рваное знамя победы
Я вынес на теле моём.
Я вынес пути и печали,
Чтоб поздние дети могли
Латать им великие дали
И дыры российской земли.
Последние строки стихотворения Юрия Кузнецова отражают в себе основной смысл названия работы – «Знамя с Куликова». Для писателя рваное знамя, которое он сумел вынести, является главным признаком победы русских на Куликовской битве. Но он также является важным показателем того, что следующие поколения сумеют благодаря этой победе продолжать свою счастливую и беспечную жизнь на великой «российской земле».
Я думаю, для писателя эта победа является неким элементом надежды и веры народа. Она позволит «поздним детям» вспоминать геройство своих предков и выносить все тяжести и невзгоды жизни. То есть именно в последних строках стихотворения выражена вся суть названия данного произведения.
16. В каких произведениях русской классики звучит обращение к историческому прошлому нашей Родины и как эти произведения можно соотнести со стихотворением Ю. Кузнецова «Знамя с Куликова»?
Ю. Кузнецов в стихотворении «Знамя с Куликова» обращается к историческому прошлому своей Родины и использует победу в Куликовской битве для отражения своих мыслей. Многие другие русские классики также нередко обращались к данной теме в своем творчестве.
Например, в стихотворении А. А. Блока «На поле Куликовом» рассматривается именно эта тема. Данное произведение, как и работа Ю. Кузнецова, опирается на события Куликовской битвы. Но Александр Александрович в отличие от предыдущего поэта ведет параллель между событиями прошлого и настоящего. Он пишет: «Опять над полем Куликовым, /Взошла и расточилась мгла». То есть писатель считает, что прошедшие военные события опять могут повториться, однако уже не в виде битвы с чужим врагом, а в форме гражданской войны.
В качестве следующего примера может послужить стихотворение М. Ю. Лермонтова «Бородино». В данной работе писатель также отражает историческое событие – Бородинское сражение. Для поэта оно представляется в виде страшной битвы. Автор пишет: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром/Москва, спаленная пожаром, французу отдана/ Ведь были схватки боевые/ Да, говорят, еще какие! / Недаром помнит вся Россия/ Про день Бородина!». Для поэта, как и для Ю. Кузнецова, в битве в некоторой степени сражались для спасения следующих поколений, ведь не просто так в стихотворении показан маленький мальчик, спрашивающий о прошлом у дяди.
Подытоживая, можно сказать, что многие писатели обращаются к прошлому своей Родины и нередко мотивы таких работ бывают схожи.
Во
второй половине XIX
века, когда во всех формах общественного
сознания пробилось огромнейшее
количество идей, мыслей, в русской
реалистической литературе стала особенно
очевидной тенденция к все более глубокому
проникновения во внутренний мир человека.
Открытие
сложной сферы человеческих мыслей и
чувств – главная сторона реалистического
метода художественного творчества, а
психологически достоверное раскрытие
внутреннего мира человека на основе
его связей с окружающим миром давно уже
стало прочным художественным завоеванием.
В
исследовательской литературе давно
поставлен вопрос о большой значимости
вклада И. С Тургенева в сокровищницу
человековедения.
Еще
в XVIII
веке в 50-х годах Н. Ч. Чернышевский
сформулировал определение многих видов
психологического анализа на материале
анализа психологической манеры Л.
Толстого: “Внимание графа Толстого
более всего обращено на то, как одни
чувства и мысли развиваются из других;
ему интересно наблюдать, как чувство
непосредственно возникающее из данного
положения или впечатления, подчиняясь
влиянию воспоминаний и силе сочетаний,
представляемых воображением, переходит
в другие чувства, снова обращается к
прежней исходной точке и опять странствует,
изменяясь по цепи воспоминаний, как
мысль, рожденная первым ощущением, ведет
к другим мыслям, увлекается дальше и
дальше, сливает грезы с действительным
ощущением, мечты о будущем с рефлексиею
о настоящем. Психологический анализ
может принимать различные направления:
одного поэта занимают все более очертания
характеров; другого – влияния общественных
отношений и житейских столкновений на
характеры; третьего – связь чувств с
действиями; четвертого – анализ страстей;
графа Толстого все более – сам психический
процесс; его формы, его законы, диалектика
души, чтобы выразиться с определенным
термином.
Современник
И. С. Тургенева, критик П. В. Анненков,
писал о том, что Тургенев – “несомненно
психолог”, “но тайный”. Исследование
психологии у Тургенева “всегда скрыто
в недрах произведения, – продолжает он,
– и развиваться он вместе с ним, как
красная нитка, пущенная в ткань”.
Эту
точку зрения разделял целый ряд критиков
при жизни Тургенева, получила она
признание и в последующий период –
вплоть до наших дней. В соответствии с
этой точкой зрения тургеневский
психологизм имеет предметно-итоговый
характер: психическое, внутреннее,
сокровенное хотя и постигается, но не
посредством своего рода снятия покровов
с тайников души, когда перед читателем
открывается картина возникновения и
развития чувств героя, а путем
художественной реализации их во внешних
проявлениях в позе, жесте, мимике,
поступке и т.п.
Знание
человеческого сердца, способность
раскрывать перед нами его тайны — ведь
это первое слово в характеристике
каждого из тех писателей, творения
которых с удивлением перечитываются
нами”.
Начиная
с середины XIX
века, психологический анализ в русской
литературе приобретает новое качество:
обостренное художественное внимание
к психологическому развитию личности
как предмету изображения становится
общей
тенденцией
развития критического реализма, что
объяснялось глубокими общественно-историческими
изменениями. Вторая половина XIX
века — эпоха ломки устоев старой,
патриархальной крепостнической
России, когда
“старое бесповоротно, у всех на глазах
рушилось, а новое только укладывалось”.
Убыстрялся процесс исторического
движения. “В несколько десятилетий
совершились превращения, занявшие в
некоторых странах Европы целые века”,
— писал В.И. Ленин об этой эпохе. На смену
крепостной России шла Россия
капиталистическая. Этот экономический
процесс отразился в социальной области
“общим подъемом чувства личности”.
Углубление
психологического анализа в русской
литературе середины и второй половины
XIX
века, связанное с новым решением проблемы
личности, нашло свое индивидуально
неповторимое выражение в творчестве
Тургенева и Гончарова, Толстого и
Достоевского. Этих писателей объединяет
стремление понять внутренний мир
человека в его противоречивой сложности,
непрестанном изменении и борьбе
противоположных начал. Психологию
личности они рассматривали как
многослойную, в соотнесенности коренных
свойств и поверхностных образований,
возникших под воздействием социально
порочной среды. Вместе с тем метод
психологического анализа осуществлялся
нашими замечательными писателями
индивидуально своеобразно, в соответствии
с их пониманием действительности, с их
концепцией человека.
Сравнительная
идейно-художественная характеристика
родственных писателей как представителей
магистральных, противоположных и вместе
с тем неразрывно связанных течений в
русском психологическом реализме XIX
века, имеет огромное значение для
понимания не только индивидуального
своеобразия каждого из них, но и
закономерностей литературного процесса.
По
словам М. Б. Хранченко, “типологическое
единство не означает простой повторяемости
литературных явлений, оно предполагает
их родственность — сходство некоторых
существенных внутренних особенностей”.
Для писателей психологического течения,
русского критического реализма в
особенности характерно изображение
многообразных конфликтов личности и
общества в отличие от писателей так
называемого социологического течения,
интересующихся конфликтами, обусловленными
глубокими противоречиями между
потребностями нации, народа и господствующим
общественным укладом, самодержавно-крепостническим
строем.
Внутренний
мир героев становится объектом
пристального художественного изучения
в произведениях психологического
направления. “История души человеческой”
признавалась Лермонтовым “едва ли
не любопытнее и не полезнее истории
целого народа”. Главную цель искусства
Л. Толстой полагал в том, чтобы “высказать
правду о душе человек”. Искусство он
считал микроскопом, который наводит
художник на тайны своей души и показывает
эти общие всем тайны людям. “Образы
страстей” всецело занимали и Гончарова.
Он постоянно изображал “процесс
разнообразного проявления страсти, то
есть любви”, потому что “игра
страстей даст художнику богатый материал
живых эффектов, драматических положений
и сообщает больше жизни его созданиям”.
“Внутренний
человек” в новой литературе Европы
существовал и до появления этого
словосочетания. Литература– и, конечно,
философия— по-разному понимала
происходящее “внутри”; менялось
восприятие мысли и соотношения мысли
со словом, призванным ее выразить,
вербализировать. Под психопоэтикой
Эткинд понимает область филологии,
которая рассматривает соотношение
мысли— слово, причем термин “мысль”
здесь и ниже означает не только логическое
умозаключение (от причин к следствиям
или от следствий к, причинам), не только
рациональный процесс понимания (от
сущности к явлению и обратно), но и всю
совокупность внутренней жизни человека.
Мысль (в обычном нашем словоупотреблении)
передает содержание, которое Жан-Поль
вкладывал в понятие “внутренний
человек”; впрочем, этим сочетанием
мы будем пользоваться часто, имея в виду
многообразие и сложность процессов,
протекающих в душе. Для начала заметим,
что вербализация, то есть выраженность
мысли внешней речью, существенно различна
в разных культурно- стилистических
системах.
“Внутренний
человек” и психология – эта проблема
рассматривается Е.Эткиндом как актуальная.
Он отметил, что Жуковский искал „словесных
средств — выразить невыразимое. Русская
повествовательная поэзия и романная
проза XIX
века стремится к тому, чтобы соединить
завоеванный романтиками мир “внутреннего
человека” с отвергнутым ими
психологизмом. Романтики отбрасывали
характер — Новалис решительно заявлял:
“Так называемая психология — это
лавры, занявшие в святилище места,
положенные истинным богам”. Писатели
XIX
века, преодолевшие романтизм, занялись
реабилитацией психологии. Н. Я. Берковский
замечал: “Характеры неприемлемы для
романтиков, ибо они стесняют личность,
ставят ей пределы, приводят ее к некоему
отвердению”
Русская
проза (а до нее – “роман в стихах”
Пушкина) все настойчивее и решительнее
снимает это ошибочное представление.
Ни у одного из наших великих романистов
нет и в помине такого “отвердения”:
психология героев Гончарова и Тургенева,
Достоевского и Толстого, Гаршина и
Чехова отличается гибкостью, многосторонней
глубиной, изменчивостью, непредсказуемой
сложностью. У каждого из них — собственное
представление о внутренней доминанте:
у Гончарова это борьба естественной
сути человека с книжностью; у Достоевского
— рождение в сознании неодолимо-растущей
и подчиняющей себе всего человека идеи,
ведущей к расщеплению личности, к
патологическому “двойничеству”;
у Толстого — борьба между духовной и
греховно-плотской силами внутри тела
и души, борьба, определяющая и любовь,
и смерть; у Чехова — конфликт между
социальной ролью и собственно-человеческим
в человеке. Эти беглые формулы поневоле
легковесны, читатель найдет более
обстоятельные и серьезные суждения в
предлагаемой книге (Эткинд Е.Г. Внутренний
человек и внешняя речь.: Очерки психопоэтики
русской литературы XVIII-XIX
вв.–М.,1999.–446с).
Разумеется,
писатели-психологи не были сторонниками
чистого психологизма, пассивного
созерцательного погружения во внутренний
мир героя как самодовлеющий и беспредметный
поток ассоциативных связей. Через
психологию личности они раскрывали
сущность общественных отношений. История
интимно-личных переживаний позволяла
выявлять нравственно-психологические
состояния представителей антагонистических
социальных сил и тенденций. Недаром В.
Г. Белинский писал: “Теперь роман и
повесть изображают не пороки и добродетели,
а людей как членов общества, и потому,
изображая людей, изображают общество”.
Психологическая
драма личности выступала
социально-обусловленной, порожденной
какими-то существенными процессами
общественной истории. Но, как заметил
Г. Поспелов, в художественных произведениях
психологического течения, и характерах
героев проявляют себя лишь “симптомы”
создавших их общественных обстоятельств
в отличие от произведений социологического
направления, в которых типические
обстоятельства являются непосредственно.
Психологизм
прозы И. С. Тургенева неоднократно
привлекал внимание исследователей, в
том числе и автора данной монографии.
Еще в статье 1954 года “Художественный
метод Тургенева-романиста (по материалам
романов “Рудин”, “Дворянское
гнездо”, Накануне”, “Отцы и
дети”)”, а затем в книге “Метод и
стиль Тургенева-романиста”
рассматривались формы психологического
анализа в произведениях Тургенева в
связи с его мировоззрением и методом.
Портретный рисунок, своеобразие
психологической детали, содержание
авторской позиции, характер
повествовательного стиля — все изучалось
мною в связи с формами психологического
анализа Тургенева.
Из
работ, специально посвященных специфике
художественной манеры Тургенева, следует
назвать давнюю книгу А. Г. Цейтлина
“Мастерство Тургенева-романиста”,
изданную “Советским писателем” в
1958 году. Значительная часть монографии
Г. Бялого “Тургенев и русский реализм”
отводится изучению романов писателя с
точки зрения связи их идейного содержания
с особенностями художественной формы,
в перспективе идейно-политического и
этико-философского мировоззрения.
Компоненты стиля рассматриваются в
соответствии с человеком, с учетом
концепции характера, тургеневского
решения проблемы личности, что и придает
анализу органическое единство, несмотря
на пестроту и многообразие привлеченного
материала.
В
книгах “Проблемы поэтики И. С. Тургенева”
(1969), “Художественный мир И. С. Тургенева”
(1979) С. Е. Шаталов практически продолжает
традиции своих предшественников,
рассматривая эволюцию тургеневского
психологизма от предметного, внешнего
изображения души к более глубокому
аналитическому проникновению во
внутренний мир человека. Кроме названных
монографических работ имеются и отдельные
статьи, посвященные формам психологического
анализа в том или другом произведении
Тургенева.
Тургенев
был противником того самонаблюдения,
которое так изострило наблюдательность
Толстого, приучив его смотреть на людей
проницательным взглядом. По словам Н.
Г. Чернышевского, Толстой “чрезвычайно
внимательно изучал тайны жизни
человеческого духа в самом себе”, это
знание “дало ему прочную основу для
изучения человеческой жизни вообще,
для разгадывания характеров и пружин
действия, борьбы страстей и впечатлений”.
Тургеневу же чудилось в этом сосредоточенном
внимании к себе рефлексия лишнего
человека: “Уж как приелись и надоели
все эти тонкие рефлексии и размышления
над собственными чувствами”. Старая
“психологическая возня”, составляющая
“положительно мономанию Толстого”,
ассоциировалась у Тургенева с капризным,
навязчивым и бесплодным самоанализом
«лишнего человека». Эта сосредоточенность
“российского Гамлета” на своих
сугубо индивидуалистических переживаниях
представлялась писателю мелкой,
эгоистической, ведущей к разобщенности
с человечеством.
Тургенев
ценил присущую Толстому поразительную
мощь психологического анализа, текучесть,
подвижность, динамичность его психического
рисунка, но вместе с тем отрицательно
относился к бесконечному разложению
чувства в произведениях Толстого (П.,
V,
364; VI,
66; VII,
64-65, 76). Форму непосредственного изображения
психического процесса Тургенев расценивал
как “капризно-однообразную возню в
одних и тех, же ощущениях”, как “старую
замашку передавать колебания, вибрации
одного и того же чувства, положения”,
как “психологическую возню”. Ему
казалось, что благодаря мелочному
разложению чувства на его составные
части.
Эта
неудовлетворенность микроскопическим
анализом “души” не была случайной
для Тургенева: она связана с глубочайшими
основами его мировоззрения, с определенным
решением проблемы личности.
Толстой
прекрасно справлялся с задачей
динамической трансформации внутренней
речи. Превращая идиоматическую Внутреннюю
речь в синтаксически организованную и
понятную для других, Толстой создавал
литературную имитацию внутренней речи,
стараясь сохранить ее особенности —
нерасчлененность и сгущенность. Но
Тургеневу это превращение нерасчлененного
потока речевого мышления в речь, понятную
для всех, не представлялось верным и,
главное, возможным. Его не удовлетворял
толстовский переход от внутренней речи
к внешней, как рационалистическое
вторжение в ту область человеческого
сознания, которая не подлежит аналитическому
разложению и обозначению.
Тургенев
был в какой-то степени прав, когда
протестовал против рационалистического
понимания “духовности” человеческой
личности, против словесного, следовательно,
логизированного изображения средствами
внутреннего монолога психического
потока, еще смутного и вполне неосознанного
на самых ранних зачаточных стадиях его
развития, Во всяком случае, убеждение
Тургенева в том, что первые движения
зарождающейся жизни, первые неосознанные
проявления сознания не поддаются точному
словесному обозначению — вполне
согласуется с положениями современной
научной психологии.
Отрицательное
отношение Тургенева к методу рационального
обозначения всех фаз психического
процесса становится ясным, в особенности
в свете достижений Л. С. Выготского в
области изучения мышления и речи.
Процесс
зарождения чувства и мысли представляется
Тургеневу таинственной лабораторией,
закрытой для любого писателя. Первые
движения эмоциональности не терпят
холодного аналитического расчленения:
они таинственны и не могут сразу стать
осознанными. Свои заветные убеждения
в неразложимости душевного процесса,
протекающего скрыто, именно на первых
стадиях его развития Тургенев выразил
в связи с интимными переживаниями Лизы
и Лаврецкого: “Лаврецкий отдавался
весь увлекавшей его воле — и радовался;
но слово не выразит того, что происходило
в чистой душе девушки: оно было тайной
для нее самой. Никто не знает, никто не
видел и не увидит никогда, как призванное
к жизни и расцветанию, наливается и
зреет зерно в лоне земли” (VII,
234). Это сравнение отвлеченного
психологического понятия с зерном,
наливающимся и зреющим в лоне земли,
раскрывает тургеневское понимание
процесса зарождающегося чувства как
неподвластного внешнему наблюдению.
По
глубокому убеждению Тургенева, нельзя
обозначить точным словом то, что само
по себе неуловимо, непостижимо благодаря
богатству оттенков и сложности внутреннего
противоречивого единства, благодаря
недостаточной осознанности этих еще
только слагающихся, только рождающихся
чувств. Именно поэтому Тургенев отказался
от микроскопического анализа смутных,
нерасчлененных потоков внутренней
эмоциональной жизни человека, а
преимущественно изображал средствами
внутреннего монолога созревшие и вполне
осознанные чувства, вполне завершенные
мысли, т. е. все-таки результаты психического
процесса. Не случайно средствами эпитетов
и их сцепления он передавал устойчивые
признаки духовного склада своих героев
и в ситуации данного момента, при
изображении их меняющихся настроений.
Следует
оговориться: сфера подсознательного и
различные уровни сознания очень занимали
Тургенева-психолога, но для выявления
этих сфер он почти не пользовался
средствами внутреннего монолога. Но к
этой теме обратимся ниже.
Тургенев
и Толстой — антиподы по своему
психологическому методу, по
идейно-творческой, этико-философской
позиции.
Трезвый
реализм Толстого, совершенно чуждый
романтической идеализации, сказался в
приемах психологического анализа, в
стремлении разлагать весь процесс
зарождения и развития чувства, точным
словом обозначать самые глубинные
непосредственные движения сознания.
Своим беспощадным анализом Толстой
добирался до последних глубин личности,
четко выявляя самые первые проявления
внутреннего сознания, еще наиболее
диффузные. В течении психического
процесса Толстого занимали наиболее
зыбкие связи и отношения мельчайших
частиц душевной жизни, их причудливые
сцепления и превращения, словом, сложный
узор внутреннего, психического. Путем
всеисчерпывающего анализа писатель
шел к синтетическому представлению
нравственно-психологического строя
личности литературного героя, переживающего
сложную историю высвобождения из-под
гнета сословных классовых представлений
и норм.
Для
Толстого в человеке все прояснено — и
наносное и коренное. Самое сокровенное
в человеке раскрывалось им с исчерпывающей
полнотою, с трезвым сознанием истины,
в полной свободе от романтических
иллюзий. “При всей сложности духовной
жизни человека, какой воссоздает ее
Толстой, для него в психологии людей
нет той загадочности, таинственности,
которые привлекают Достоевского, —
писал М. Б. Храпченко. — Духовный мир
героев Толстого предстает ясным в своих
истоках, в соотнесенности основных
элементов, в основных своих взаимосвязях”.
Рационалистическая
позиция Толстого, прежде всего сказавшаяся
в изображении элементарных частиц
микрокосмоса психической жизни,
несомненно, раздражала Тургенева,
считавшего глубинную сущность человеческой
личности рационально непостижимой и
потому не подлежащей разложению на
мельчайшие неделимые элементарные
частицы. Психология элементарных частиц
представлялась ему “однообразной
возней в одних и тех же ощущениях”.
Он выступал убежденным противником
просветительского, рационалистического
подхода к человеческой личности, к ее
“духовности”, т. е. противником
толстовской “диалектики души”,
снятия покровов с душевной жизни человека
до ее простейших слагаемых.
Лишенный
безграничной веры в силу слова и разума,
в их способность выразить и то, что само
по себе таинственно и не подлежит
внешнему определению, т. е. обозначению,
Тургенев, в полном согласии с романтической
эстетикой, полагал, что только музыка
передает с наибольшей непосредственностью
эмоциональность человека. Так, подводя
итоги одинокой бессемейной и безрадостной
жизни Санина, вдруг неожиданно нашедшего
крестик, подаренный ему Джеммой, и
получившего ее ответное письмо из
Америки, Тургенев со всей определенностью
замечает: “Не беремся описывать
чувства, испытанные Саниным при чтении
этого письма. Подобным чувствам нет
удовлетворительного выражения: они
глубже и сильнее — и непосредственнее
всякого слова. Музыка одна могла бы их
передать” (XI,
156).
Эмоциональная
стихия музыки ставит человека в
непосредственное отношение с словесно
невыразимым потоком внутренней жизни,
всего богатства переливов и переходов
чувств, озаренных светом определенного
сознания; приобщает его к идеалу,
поднимает над обыденным человеческим
бытом. Музыкальное искусство становится
для Тургенева совершенным языком сердца,
страстного порыва таинственной незнакомки
из повести “Три встречи”, возвышенной
любви Лизы и Лаврецкого. Поэтическая
любовь русской девушки! могла быть
выражена лишь дивными, торжествующими
звуками композиции Лемма. Внимание к
миру внутреннего человека получает в
произведениях Тургенева романтическую
окраску, связанную со стремлением к
синтетическому изображению, а также к
“обобщенно-символическому отражению
отдельных душевных состояний”.
Тургеневская
концепция личности, в истоках своих
уходящая в романтический философский
идеализм людей 40-х годов, ведет нас к
пониманию внутренних органических
связей творческого метода писателя с
формами его психологического анализа.
Реалистический метод Тургенева становится
романтически активным благодаря
пониманию личности, как загадочной,
таинственной и непостижимой в своей
субстанциальной основе. “Ведь только
то и сильно в нас, что остается для нас
полуподозренной тайной”, — говорит
писатель, разъясняя близость Марианны,
ею до конца неосознанную, к романтике,
к поэзии (XII,
100).
Протестуя
против литературной имитации наиболее
диффузных стадий внутренней речи, еще
связанных с подсознательными глубинами
нашего духовного «я», Тургенев создал
теорию “тайной психологии”, согласно
которой “психолог должен исчезнуть
в художнике, как исчезает от глаз скелет
под живым и теплым телом, которому он
служит прочной, но невидимой опорой”.
“Поэт должен быть психологом, —
разъяснял Тургенев К. Н. Леонтьеву, —
но тайным: он должен знать и чувствовать
корни явлений, но представляет только
самые явления — в их расцвете или
увядании” (П., IV,
135).
В чем заключается принцип «тайного психологизма» и. Тургенева? (по роману «Отцы и дети»)
Одним из проявлений
таланта Тургенева явилось, изобретение
своего собственного метода описания
психологического состояния героя,
который позже получил название «тайного
психологизма».
Иван Сергеевич Тургенев
был убежден, что любой писатель, создавая
свое произведение, должен быть в первую
очередь психологом, изображая душевное
состояние своих героев и проникая в
святые глубины их внутреннего состояния,
их чувств и переживаний.
Так, например, мы
знаем, что Тургенев во время работы над
романом вел дневник от лица своего героя
— Базарова. Таким образом, писатель мог
намного глубже передать его ощущения,
потому что, ведя дневник, автор на время
как бы «превращался» в Базарова и пытался
вызвать в себе те мысли и чувства, которые
мог бы переживать и герой. Однако в то
же время писатель считал, что читателю
не стоит рассказывать подробно о процессе
зарождения и развития в герое чувств и
переживаний, что нужно описывать только
внешние проявления их. Тогда автор не
наскучит читателю (как сказал Тургенев,
«лучший способ поскучать — это все
сказать»). Иначе говоря, писатель поставил
перед собой цель не столько растолковать
сущность психологических состояний
своих персонажей, сколько описать эти
состояния, показать их «внешнюю» сторону.
В этом смысле характерно
развитие состояния Аркадия перед
отъездом из Никольского.
Сначала Тургенев
показывает ход мыслей Аркадия, то, что
он думает. Потом у героя появляется
какое-то смутное чувство (автор нам это
чувство до конца не растолковывает, он
просто его упоминает). Еще через некоторое
время происходит осознание Аркадием
этого чувства. Он думает об Анне Одинцовой,
но постепенно его воображение рисует
ему другой образ — Катю. И наконец, на
подушку падает слеза Аркадия. При этом
Тургенев никак не комментирует все эти
переживания Аркадия — он их просто
описывает. Так, например, читатели сами
должны догадаться, почему вместо Анны
Сергеевны Аркадий в своем воображении
видит Катю и почему в этот момент на его
подушку капает слеза.
Иван Сергеевич
Тургенев, описывая «содержание»
переживаний своего героя, никогда ничего
не утверждает. Он все описывает в виде
предположений. Об этом говорят, например,
многочисленные авторские ремарки
(«возможно», «может быть», «должно
быть»). Иначе говоря, автор опять же
предоставляет читателю право самому
догадаться, что происходит внутри героя.
Также весьма
распространенный прием Тургенева при
изображении душевного состояния героя
— это умолчание. Показывается только
действие героя, которое вообще никак
не комментируется. Просто констатируется
факт. Так, например, после объяснения с
Одинцовой Базаров уходит в лес и
возвращается только спустя несколько
часов весь грязный. С мокрыми от росы
сапогами, взъерошенный и угрюмый. Тут
уж нам самим приходится догадываться,
что чувствовал герой, когда бродил по
лесу, о чем он думал и что переживал.
В заключение стоит
сказать, что принцип тайного психологизма
делает роман «Отцы и дети» чрезвычайно
увлекательным. Читатель как бы сам
становится действующим лицом романа,
он как бы втянут в действие. Автор не
дает читателю заснуть, постоянно дает
ему пищу для размышления. Прочитать
роман, не думая, практически невозможно.
Постоянно приходится так или иначе
трактовать героев. Также можно сказать,
что отчасти именно этот принцип делает
роман сравнительно небольшим по размеру,
что также облегчает его прочтение.
Иначе говоря, автору
удается за счет своего изобретения
сказать многое кратко.